ILLC

В 1986 году я работал на колёсном тракторе ЮМЗ трактористом. Октябрь, полевые работы окончены, всё, что удалось убрать, улеглось в закромах. Всё, кроме конопли. Коноплю убирают поздно, и делается это так: сначала высокий лес конопли срезается жаткой под самый корешок и валится на землю. Получается широкий валок. Валок собирается в снопы. Снопы везут на пенькозавод. Всё.

В 80-е уже были агрегаты, которые могли этот валок сразу вязать в сноп, но сортировать коноплю они, разумеется, не умели. А сортировка стеблям конопли необходима: это влияет на стоимость сырья. Не нашёл в Интернете ни цен, ни описания сортности, поэтому по памяти: восьмёрка — средняя толщина растений в снопе 8 мм, пятёрка — 5 мм. Цена в зависимости от сорта не сильно отличается, зато цена сортированного снопа заметно разнится с ценой снопа, в котором и пятёрка, и восьмёрка, и 12-миллиметровые — всякие, в общем. Для того, чтобы использовать выращенный урожай максимально, растения сортировали вручную.

Брались за это дело в основном терпеливые и свободные в некотором смысле люди. Бабушки в основном. Они с утра до вечера сноровисто разбирали широкие валки, группируя одинаковые по толщине стебли, вязали их перевяслами из скрученных же стеблей, ставили на-попа, ещё один сноп, ещё. На поле вырастали огромные коричневые оазисы, внутри которых бабушки пережидали дождь. Пили чай из китайского термоса, разговаривали о непутёвых внуках, которые не хотят помогать, жаловались на болячки и жизнь. Прикидывали, сколько выручат.

Выручка обещалась быть огромной. Тонна сортовой конопли, увязанной в снопы и доставленной на пенькозавод, приносила бабушке примерно 850 рублей. Средних ходовых свойств бабушка могла связать за сезон тонны три снопов, т. е. примерно на 2 тысячи рублей. Кроме того, она получала различные бонусы от колхоза в виде сена и соломы. Это не считалось чем-то выдающимся, но для порядка было неплохо.

Напомню, что бэушная машина ВАЗ-2101 примерно так и стоила — 2-3 тысячи рублей. Сильно не новая, но на ходу. В такой ценовой политике ничего особенного не было: пеньки требовала страна. Из первосортного сырья производилась продукция высшего качества. Канаты и верёвки из этого природного материала практически не изнашиваются от контакта с морской солью. Поговаривали, что тресту добавляют в порох. Врали, наверное.

Овчинка стоила выделки. Бабушки с весны знали, где будет посеяна конопля, планировали подходы и отходы. Припрятывали большие куски полиэтилена, чтобы укрывать снопы. Заводили разговоры с трактористами, придирчиво осматривали состояние техники. Детали имели большое значение в операции перевозки просохших снопов на пенькозавод. Низкий процент влажности — меньше скинут весу на приёмке. Трезвый тракторист не перевернёт высоченную телегу, сделает больше рейсов. Тракторная тележка с гидравлическим подъёмником сэкономит уйму времени при разгрузке.

Мне достались сёстры, про которых нельзя было сказать, что они вот-вот станут практически миллионершами в привычном на тот момент понимании богатства. Это были низенькие, практически клевавшие носом землю старушки. Сгорбленные спины, сухие жилистые руки. Плюшевые тужурки с неизменными пуховыми платками на пояснице. Они быстро оценили приданного к ним работника и что-то там для себя поняли. Они попросили помочь им с погрузкой, ибо у них был один мужчина, а сами они не могли скакать по тележкам. Могли подносить и подавать. Руководить. Если быть откровенным, они были профи в этом бизнесе. О разгрузке тактично умолчали.

Я не знал, что делать. Рядом наблюдалась картина быстрой погрузки на тележку снопов: грузился Ефштокин. Сам он спал в кабине. Вокруг сновало множество: здоровые мужики с огромными вилами, видавшие виды разбитные разведёнки, дети скребли граблями поле, собирая остатки. Руководили всем бабушки: кричали на детей, грозили пальцем разведёнкам, ласково окликали здоровых мужиков. Сами таскали как заведённые.

Я реально не знал, обязан ли я помогать бабушкам. С одной стороны, колхоз мне за это не заплатит, это уж было известно: в путёвку я смогу записать лишь тонно-километры. Тележка конопли больше тонны восьмисот не потянет. До пенькозавода от поля метров четыреста. Ну, километр запишу. Ну, два рейса в день. Ну, пять. Всё равно копейки.

Бабушки видели сомнение и вместо поиска ключа к моему сердцу, применили лом. Не обидим, сказали бабушки. Сколько мы всего за жизнь повидали, эх.

Я вспомнил цены на коноплю. Я вспомнил Пушкина и его замечательную няню — старушки даже близко её не напоминали. Я вспомнил всякие разные вещи, которыми нас вдоволь пичкали в школе: про «уважаемую старость», «старшим надо помогать» и почему-то про «перевести старушку через дорогу». Вспомнил свои подсчёты тонно-километров. И присоединился.

Не буду рассказывать, что такое погрузка снопов на тележку. Не буду рассказывать, зачем вилам делают трёх-четырёхметровые ручки. Не буду рассказывать, что бывает, если не увязать снопы и резко бросить сцепление. Как выходят из положения, если человек поскальзывается наверху высоченного кирпича снопов. Скажу одно: хорошо уложенная тележка с конопляными снопами с трудом втискивается в весовую.

Мы возили три или четыре дня. Разумеется, везде очереди: сезон. В какой-то момент выветрились благоглупости про перевод старушек через дорогу: эти и сами могли перевести кого угодно куда угодно. Затем уничтожена была самая мысль помощи старшим. «Уважаемая старость» стала оксюмороном на третий день, когда старушки уже обращались со мной по-свойски, без экивоков. Дольше всего держались слова про «не обидим». Размер «необиды» рос в голове с каждым днём, по мере понимания, насколько трудную задачу я на себя взвалил. Ефштокин, оторвавшись ото сна, посмеивался надо мной.

Когда всё было кончено, старушки пропали.

Они вернулись через пару дней с тряпичной сумочкой. В ней оказалась бутылка молока, заткнутая бумажной пробкой, и немного пряников. Ты молодой, говорили бабушки, тебе водки нельзя, а молоко полезное. Бабушки кланялись в пояс и тыкали друг друга в бок. Потом одна из них полезла в карман передника, достала оттуда платочек, развязала его, ссыпала содержимое в ладонь и протянула мне.

Я машинально взял. Бабушкина рука спряталась в передник. У меня на ладони лежала смятая трёшка, рубля три-четыре по рублю и какое-то количество мелочи. Рубль, наверное.

Не знаю, что со мной тогда случилось. Что я тогда понял. Я посмотрел на божьих одуванчиков. Я выслушал звон в ушах. Я ссыпал мелочь в карман передника. Отдал бутылку молока и пряники. Со всей пролетарской ненавистью сказал потом: «Подите вон». И закрыл дверцу.

Дальше неинтересно. Они говорили что-то, обещали подбавить деньжат, ещё что-то про водку. Про почтенную старость. Про «уважить». Свои слова помню смутно: какие тут могли быть слова? Что-то вроде: «Или нормальные деньги, или бесплатно». Или это я уже потом придумал, неизвестно. Хорошо бы добавить в конец истории про то, как была наказана их жадность, или моя жадность, или вообще хоть какой-то конец этой истории, но его нет.

Всё, чему история с коноплёй и бабушками-божьими-одуванчиками научила меня — вот этой фразе: «Или нормальные деньги, или бесплатно». Молоко я уже тогда не любил. Физические упражнения на свежем воздухе в дальнейшем, как оказалось, весьма благоприятно сказались на здоровье. В личном багаже поучительных историй появилась по-настоящему важная, сравнимая с историей Эриксоновской швабры.